Marvelwars |
 Пеппер Поттс, Эмма Фрост, Скотт Саммерс, Питер Паркер, Рид Ричардс, Хэнк Пим, Барни Бартон, Ник Фьюри, Сокол, Кэрол Дэнверс, Вижн, Джонни Шторм. |
Игровое время: 1 сентября - 31 сентября 2015. 31.12.: Дорогие игроки и гости форума, поздравляем Вас с Новым годом и желаем всех благ! Да пребудет с Вами Сила! 27.11.: Короткое новое Объявление! Гражданская война наконец окончена, а Вторжение скруллов набирает обороты! Вашему вниманию предоставляется новый квест, Дикая земля, в котором могут принять участие все желающие. |
 |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marvelwars » Альтернатива » Убей своих любимых
green day – peacemaker
[ava]http://sh.uploads.ru/ikGSZ.jpg[/ava][nic]Rodolphus Lestrange[/nic][sta]public enemy[/sta]
BELLATRIX LESTRANGE, RODOLPHUS LESTRANGE
AZKABAN 1982-1996
Ад – это другие, и куда бы ты ни пошел,
он последует за тобой.[sgn] [/sgn]
Отредактировано Erik Lehnsherr (2015-08-19 19:23:02)
muse – hysteria
Каменные стены, холодный пол и как насмешка – небольшое отверстие в стене под самым потолком. Иногда из него пробиваются лучи солнца. Оно тоже издевается, пробегая тонкой полоской света по грязным поверхностям камеры слишком маленькой для нас двоих. Я ловлю блики потемневшими стертыми пальцами, с застывшей грязью под ногтями, как когда-то любила их ловить Нарцисса, щурясь недовольно под режущими лучами солнца. Утонченная, всегда прекрасная до тошноты идеальная сестрица. Она бы пришла в ужас, увидев мои руки.
Он говорит, я похожа на сумасшедшую. Он ничего не понимает. Я единственная, кто сохранил здесь остатки разума, но он только спорит со мной до хрипоты. Он всегда со мной спорит, а здесь еще сильнее, чем раньше.
Ему некуда бежать от меня. Нет двери, которой можно хлопнуть, нет бутылки виски, которой можно успокоить нервы, нет палочки, чтобы заставить меня замолчать. Возможно, навсегда. Ему приходится меня слушать. И мне приходится слушать его.
Порой мне кажется, что все было бы проще, будь он в отдельной камере, а лучше – отдельном крыле, отдельном здании. Где-нибудь, где он не мог бы раздражать меня одним своим видом, каждой фразой, каждым действием. Не знаю, из каких соображений нас заперли в четырех стенах, но человек, сделавший это, был изощренным садистом. На такую жестокость не была способна даже я.
Порой мне кажется, что я бы точно свихнулась, будь здесь одна.
Когда-нибудь я разнесу это здание, пересчитаю каждый камушек, заставлю испытать нечеловеческую боль всех тех, кто поспособствовал моему – нашему – заточению. Я буду приходить к ним в самых страшных кошмарах, стоит только мне выйти отсюда. Когда-нибудь это непременно случится, но сейчас мой самый страшный кошмар преследует меня даже наяву.
Я зла, я в бешенстве, я чувствую практически физическую потребность причинить ему боль. Он всегда слишком спокоен, слишком уравновешен, слишком… Да все слишком. Мне хочется кричать – на него, на всю эту изнеженную шайку, сдавшуюся, как только оказались выдернуты из привычной мягкой постели, растерявшую весь пыл. Они жалкие, способные строить из себя черт знает что только под крылом Лорда, только зная, что в их руках власть.
И он среди них. Совершенно другой, слишком упрямый, слишком сильный. А стены Азкабана слишком хлипкие, дементоры и вовсе невразумительны, чтобы сломить его. Иногда мне кажется, что нет такой силы, способной на это. Он всегда будет сильнее всего, что его окружает. Кроме меня.
Я поднимаюсь резко, порывисто. В пару шагов оказываюсь почти вплотную. Он всегда рядом – в этой чертовой камере стерлось само понятие о каком-либо расстоянии, но сейчас я чувствую кожей его дыхание. Хватаю его за руку, впиваясь отросшими ногтями в запястье, чувствуя, как под пальцами бьется жилка, и глядя прямо в глаза. Ему некуда бежать от меня, и он это знает.
- Ты. Это ты виноват в том, что мы здесь оказались.
Кажется, я говорю ему это в сотый, тысячный раз. Я буду напоминать ему об этом снова и снова.
[AVA]http://savepic.ru/6901562.png[/AVA][NIC]Bellatrix Lestrange[/NIC][SGN] [/SGN][STA]supremacy[/STA]
Когда она снова открывает рот, он представляет, как разрывает ей зубами сонную артерию. Её звенящий, срывающийся голос, стихший несколько часов назад, всё ещё сидел в его сознании, переливающийся её особенным, торжествующим смехом, клокочущим о стены их тихого, волочащего жалкую жизнь коридора. Он знает, что Долохов, сидящий за тонкой щербатой стеной, ненавидит их больше всех.
Он хочет, чтобы она заткнулась. Она истерически, душераздирающе визжит, когда он пытается зажать ей рот. Буйнопомешанная, свихнувшаяся истеричка. Он рад, что той горстке человеческой стражи, что оказалась сослана искупать грехи в Азкабан, наплевать, как они сдохнут. Чем раньше, тем лучше.
Он представляет, как, заживо похороненная, она расцарапывает крышку гроба с внутренней стороны, беснуясь в ужасе от того, что никогда не сможет целовать ноги своему ненаглядному Реддлу. Обычно он хочет, чтобы она катилась ко всем чертям, но он – собственник. Ему нравится наблюдать, как она бесится, когда смотрит на кольцо, плотно обхватывающее её тонкий, хрупкий пальчик. Ему нравится слушать, как она кричит. Закрыв глаза, игнорируя её, он знает, что она кричит от боли, раздирающей её изнутри. Она начитывает упреки до пены у рта и называет это яростью. Лучше для неё. Он давно знает, что она рехнулась.
Они сыт ею по горло и годами их брака, утопленными в крови и боли. Её издевками и истериками и запорошённым осколками, как лепестками роз, поместьем. Она, сумасшедшая, сводила его с ума. Его Люцифер и его Преисподняя – и, в то же время, назойливая ахилесова пята. Он не понимал, как у неё это получалось – так действовать ему на нервы; не понимал, как она вынуждала его причинять ей боль. Он хочет, чтобы она сдохла. Но только тогда, когда он захочет.
Он решает, что они, пожалуй, ещё поиграют.
У неё ледяные руки. Он не знает, что острее: её ногти или её худощавые пальцы, врезающиеся в плоть, когда она с силой сжимает его запястье. Он находит забавным то, что она ведёт себя, как маленькая девочка, которой хочется внимания.
Она винит его во всём: замужестве, Азкабане, сквозняках и том, что Трэверс, как крыса, по ночам что-то выцарапывает на стенах. Он считает, что Трэверс тоже свихнулся, но она отнимает всё его внимание. Острые коготки впиваются в кожу до рваных полумесяцев, пока она не зарабатывает его взбешенный взгляд.
Он ведёт огрубевшими подушечками пальцев по её щеке и мечтает, что мог бы сделать с этим изящным, не в меру красивым личиком. Он знает, что ей это не нравится: что в этой камере они делят опьяняющую власть друг над другом поровну. И ей тоже некуда от него бежать.
– Тебе не нравится, Белла? – он шипит, не сдерживаясь, не разжимая челюстей, вкладывая всю свою ярость в несчастные четыре слова, одно из которых ненавидит сильнее других. – Беллатрикс, – он тянет её имя, играясь с тем, как щёлкает сочетание согласных на конце. Они стоят близко, но он поддается ещё, примыкая губами к её уху:
– Тебе здесь самое место, Белла. Ты – чокнутая. [ava]http://sh.uploads.ru/ikGSZ.jpg[/ava][nic]Rodolphus Lestrange[/nic][sta]public enemy[/sta] [SGN] [/SGN]
Отредактировано Erik Lehnsherr (2015-08-19 16:17:18)
Его ненависть как высшее удовольствие. Я цепляюсь за нее жадно, не скрывая восторга. Дементорам со мной приходится туго – они питаются светлыми воспоминаниями, а с меня им взять нечего. Мои радости скромны, по сравнению со счастливыми воспоминаниями детства каких-нибудь Лонгботтомов: крики, дикие крики боли (о, как же они кричали!) и почти безумный взбешенный взгляд карих глаз, преследующий меня неотступно последний десяток лет.
Он псих. Еще больший, чем я. Я вижу, как в его глазах плещется безумие, тщательно скрываемое от посторонних за маской холодной сдержанности. Он рассудителен, холоден, спокоен, он сумел обмануть многих. Но не ту, с кем вынужден делить одну жизнь на двоих. И это его бесит, выводит из себя. Никто не должен знать его настоящего, этого он позволить не может.
Он говорит, что хочет, чтобы я заткнулась. Здесь все этого хотят, чтобы мы заткнулись. Долохов, Трэверс, Мальсибер, все те, кому посчастливилось делить камеру только с самим собой, считают своим высшим наказанием наши крики. Идиоты. Высшее наказание – это когда с тобой везде, неотступно твой собственный палач. Он делает надрезы, глубокие и грубые, но никогда смертельные. Растягивает удовольствие. Вгрызается когтями и зубами, выдирая плоть, а вместе с ней и душу, но потом сам помогает залечить рваные раны.
Ему будет слишком скучно без меня, и он это знает.
Я резко дергаюсь от его прикосновения, от дыхания слишком близкого, слишком горячего. Он доводит меня сам каждый раз. Он - виновник моего безумия, отрицающий это рьяно и неистово. Считающий, что я свихнулась на любви к Лорду, считающий Его – катализатором.
Впиваюсь в кожу ногтями сильнее, но не вырываюсь. Его близость раздражает, но я не привыкла бежать с поля боя, и не хочу доставлять ему подобного удовольствия. Впрочем, бежать мне тоже некуда, он знает и это.
За все надо платить, мой милый, сегодня ты расплатишься в кровь разодранным запястьем, и это будет меньшим, что я хотела бы и могла сделать с тобой.
Мать всегда говорила, что мы идеально друг другу подходим. Глупая, наивная Друэлла, предававшая слишком много значения тому, как ее дочери будут смотреться в обществе. Она и Люциуса для Нарциссы выбирала по тому же принципу. Вот только этим двоим повезло. Их жизнь была похожа на сказку, в сравнении с нашей. Идеальную сказку про идеальных принцесс, которых так любила в детстве моя идеальная сестрица. И все же мать была права, мы прекрасно друг другу подходим, если за столько лет так и не решились друг от друга избавиться. Он такой же псих, как и я, как бы противно ему от этого ни было.
Мне становится весело от этой мысли. Смешно смотреть в глаза, полные злобы, смешно слышать о своей ненормальности. От него. Я смеюсь громко, звенящим, сводящим его каждый раз с ума смехом. Трэверс вторит мне жалобным скулежом: в последнее время он плохо реагирует на меня. Слабак. Они все здесь такие.
- Не больше, чем ты, - в отличие от него я не шиплю, мой голос резок, с высокими полуистеричными нотками, - ты ведь сейчас здесь, со мной.
Провожу рукой почти ласково, откидывая с его лба спадающие на глаза отросшие волосы, ухмыляясь криво, и под конец смыкая ледяную ладонь на его горле. Не сильно, но прижимая его к стене.
- Представь только, Руди, что тебе придется провести здесь всю жизнь. Четыре стены, ты и я. Представь и постарайся молить дементоров о поцелуе потише. Трэверс не выдержит конкуренции.
[AVA]http://savepic.ru/6901562.png[/AVA][NIC]Bellatrix Lestrange[/NIC][SGN] [/SGN][STA]supremacy[/STA]
placebo – fuck you
Она ошибалась.
Во всём была виновата она.
Она привела его в этот мир, утопающий в страданиях и боли, выжженный и выброшенный на обочину. Непонятый людьми – слишком слабыми, чтобы принять правду. Отупевшими от сонма бессмысленных законов, пытающихся изменить человеческую природу. Научить альтруизму, жалости, состраданию и умению подставлять другую щеку, когда другая горела от звонкой пощечины; научить смирению, покорности. Ему всегда было интересно, что последует дальше. Он был частью этой системы. Холёным чиновником, судившим жизнь по стопкам хрустящей бумаги и горстке цифр, которые выскребли из остатков десяток ссохшихся в искусственных, уничтожающих рамках мозгов. Почти как впрыснуть в кровь яд, притворившись, что это – лекарство от всех болезней. Главной из которых был он сам – человек.
У них хватало сил, чтобы отрицать этот мир. Поэтому они оказались здесь.
Она была другая. С гордо вздёрнутым подбородком и суровым взглядом светлых глаз, с бровями, сдвинувшимися к переносице. Он хотел её сломать. Послушать, как будут трещать её позвонки, а из горла – вырываться протяжный, протяжный визг. Он хотел слышать, как хрипит её хорошо поставленный голос, лишившись голосовых связок. Как она, чересчур самостоятельная, бьется в агонии, что её жизнь выходит из-под контроля.
Он знает, что это начало: рано или поздно острые коготки прорвут плоть, раздирая в клочья жгут из вздувшихся вен. Кровопускание было тем, что спасало их брак. Как трогательный быстрый росчерк "с любовью" у надушенной открытки на годовщину. Вымазанная в его крови, она давала понять, что всё ещё хочет этого: во что бы то ни стало править этим убогим миром. В плоти всегда было слишком много человеческого, слишком много голубых, бесполезных страхов, границ и острых углов; чрезмерная доза фарса, лжи и беспечности.
Быть ближе им мешала кожа. Порой казалось, что она пальцами пыталась вынуть ему сердце. Он знал, что это бесило их обоих: необходимость принадлежать к стану недоразвитых обезьян, отрицающих истинные составляющие жизни. Жаждущих убивать, чтобы потом, раскаиваясь, посыпать голову пеплом. Он ненавидел её, ведомый природными инстинктами; он упивался их ненавистью. Знал, что она хочет выцарапать ему глаза за то, что он был единственным трупом, когда она по-прежнему не могла перешагнуть. Когда-нибудь они перегрызут друг другу глотки, чтобы вынуть застрявшую друг из-за друга кость.
Она по-своему обнимает его; он мог бы переломить её предплечье, как тросточку, когда она нашла момент усместным для того, чтобы распустить руки. Он обдумывает описанную ею идиллическую картину несколько секунд, прежде чем зажать в кулаке копну чёрных спутанных волос, резко оттягивая с надеждой услышать, как она заскулит. Он слышит, как в камере, рехнувшийся, заползает в угол мечтатель Мальсибер.
Он держит крепко, открывая белую, испещренную голубоватыми прожилками шею, оставляя синяки от пальцев на её левом бедре, поверх незаживающих прежних. Он тонко торжествующе улыбается от того, что ей снова – вдвойне – больно.
Он знал, что если бы молил, она бы потеряла к нему интерес. Он не мог этого допустить: ему нравилось смотреть, как она горит – и когда-нибудь сгорит до тла в их ненависти.
Он чувствует, что теряет контроль, когда, облизнув пересохшие губы, продолжает шипеть у мочки о том, что переломает ей пальцы.
– Трэверс, – он улыбается. – Тебе же нравится слушать, как он пищит от ужаса, когда ты бросаешь им вызов. Да, Белла? Хватит лицемерия, – в голосе, полном бешенства, появляются нотки стали. Он резко разворачивается, убирая руку перед тем, как она по инерции прикладывается затылком о стену.
– Тебе нравятся сломанные игрушки.[ava]http://sh.uploads.ru/ikGSZ.jpg[/ava][nic]Rodolphus Lestrange[/nic][sta]public enemy[/sta] [sgn] [/sgn]
Отредактировано Erik Lehnsherr (2015-08-19 19:18:02)
Мне кажется это забавной насмешкой судьбы, что он единственный, кто может причинить мне боль. Ни у кого иного на это не хватит ни смелости, ни сил. Никто иной и не кажется живым рядом со мной в такой близи. Меня боится даже собственная мать, отчаянно цеплявшаяся за возможность выдать замуж именно за него. Старшего, а не младшего Лестрейнджа, лелея надежду, что сильный властный муж сможет сделать то, что не удавалось ни ей, ни отцу – приструнить, поставить на место. Что ж, она никогда так не ошибалась, отдав дочь в лапы психопата, взрастившего и взлелеявшего мое безумие. Забавно все еще наблюдать за осознанием этой ошибки.
Я требую, чтобы этот сукин сын убрал от меня свои руки, чувствуя, как он тянет мою голову за волосы вниз. Не так больно, но унизительно. В ответ он шипит, что сломает мне пальцы. Это похоже на идиллию, на полное взаимопонимание.
Прикрываю глаза, не скрывая усмешки, но губы непроизвольно кривятся от боли. Он мог бы быть нежнее – у меня по телу и так достаточно его синяков. И тут же себя одергиваю, призывая быть честной с собой – не мог, не должен. Мне это никогда не было нужно.
Сириус признавался в любви каждой мало-мальски симпатичной девице, одной из тех, что сохли по нему в школе. У него никогда не было от них отбоя – одинаково смазливые, одинаково глупые, одинаково гордые от осознания, что сегодня они чуть лучше других. Регулус был воспитан лучше и вместо подобных банальных пошлостей предпочитал говорить «я вами очарован». И манерно целовать девушкам руки. На избалованных чистокровных девиц это действовало как гипноз, они и заметить не успевали, как были съедены.
В словах обоих было лжи не меньше, чем в наших, когда мы «добровольно» обещали жить долго и счастливо. Вместе.
Он признается мне в любви, каждый раз, когда обещает, как сейчас, заставить испытать боль, не сравнимую ни с чем, что я испытывала раньше. В этом искренности больше, чем в любых сладких фразах. Я верю ему – он никогда об этом не врет.
Как подтверждение – болезненный и сильный удар затылком о каменную стену, заставляющий поморщиться и зашипеть против воли. Черт бы его побрал. Я молчу, но мой взбешенный взгляд красноречивее любых слов. Он знает, что еще поплатится за это. За ту крупицу удовольствия, которую получил сейчас.
Но он неправ. Так неправ, что на секунду я забываю о гудящей боли в голове, на секунду мне вновь становится смешно, и я улыбаюсь насмешливо, чуть жалостливо.
- Меня тошнит от сломанных, Лестрейндж, - я растолковываю ему эти истины словно маленькому ребенку, удивляясь, как он до сих пор может делать такие ошибки. – Мне нравится ломать игрушки. Тебе ли не знать об этом?
Осознание, что я так и не выпустила из рук его запястье, приходит внезапно. Этой пьесе с самого начала не хватает немного крови. Вгоняю когти ему под кожу, чувствуя, как пространство под ногтями заполняют струйки крови. Я отчетливо чувствую его – характерный металлический опьяняющий запах.
- Или дементоры избавили тебя от самых светлых воспоминаний нашей семейной жизни?
[AVA]http://savepic.ru/6901562.png[/AVA][NIC]Bellatrix Lestrange[/NIC][SGN] [/SGN][STA]supremacy[/STA]
Тот бог, о котором так много говорят, должно быть выжил из ума, если когда-то благословил их союз; давно свихнулся в своей каморке на небесах, рассмотрев как следует творение рук своих. Ему достаточно было посмотреть на них – их брак, как оголенный нерв, через который пропускали электрический разряд. Он скалится, но не смотрит – чувствует, как кровь толчками выплескивается на предплечье и её тонкое запястья, оплетая пальцы сеткой из вязких алых лоз. Он знает, что её бесит то, что он прав гораздо чаще, чем ей того хочется.
Он реагирует вспышкой злости на "сукиного сына" не из-за брошенного в лицо оскорбления, но потому, что она могла лучше. В эквиваленте Беллатрикс, сейчас она считала его "милым". Его с детства тошнило от излишней нежности.
Он выцепляет разодранную руку из её пальцев и, вжимая её в стену, невольно рисует на её ключицах, выступающих поверх ворота тюремного тряпья, собственной кровью.
– Как же ты уживаешься сама с собой, Белла? – он почти перестает цепляться за свой истерзанный ускользающий рассудок. Она вынимает из него всё человеческое методично, по грамму, по косточке, упиваясь, как ломанные острые края прорезают то, что осталось от его самообладания. – Ты – сломанная. Избалованная девица, бунтарка, вырвавшаяся из-под крыла мамочки и папочки.
В Азкабане всё преображается: мир сжимается до точки крохотного непримиримого эго, и он не может отказать себе в удовольствии попробовать деликатес на вкус. Она заполняет эту комнатку собой и своим безумием, и он чувствует, как за эти пятнадцать лет её в его жизни много.
– Но они никогда не были тебе помехой, да, Лестрейндж? Ты унизила их всех. Уничтожила за то, что они пытались изменить тебя.
Она, как натянутая струна, резонирует, только тронь. Он играет на ней; он хочет посмотреть, как её струна лопнет, даже если отсечет ему пальцы. Но она вгрызается глубже, надежнее. Она знает, что он восхищается ей, но каждый раз позволяет об этом забыть.
Он понижает голос до неспешного шепота и шепчет у её рта, едва касаясь губ:
– Тебе нравится это, Белла? – он смотрит ниже её глаз, под нижнее веко, потому что не боится и хочет плевать на её мнение. – Позволять мне причинять тебе боль? Знать, что я имею над тобой большую власть, чем Он?
Он прокусывает ей губу, отстраняясь, но не так далеко, как следовало бы.[ava]http://sh.uploads.ru/ikGSZ.jpg[/ava][nic]Rodolphus Lestrange[/nic][sta]public enemy[/sta][sgn] [/sgn]
Вы здесь » Marvelwars » Альтернатива » Убей своих любимых
