Прийти в себя посреди незнакомой комнаты, в окружении солдат и людей в белых халатах (врачей?), с плотно перебинтованным у самого основания плечом вместо левой руки - что может быть очаровательней? Не то чтобы он был с первых же секунд катастрофически чем-нибудь недоволен. Нет, прийти в себя - это само по себе было отличной штукой, пусть даже и без руки. Он откуда-то знал это наверняка, чуял нутром, что могло быть гораздо хуже. И в первый момент, странным, ни на что не похожим рывком выйдя из одуряюще ледяной черноты, он испытал не только естественный шок и урчащий в желудке когтистый ужас от навалившейся штормовым валом неправильности бытия, но и осознанную благодарность. Ломкую, погребённую под нервической дрожью, прошибавшей от позвоночника до самых кончиков пальцев, господи боже, обоих рук.
"Фантомные ощущения" - чёрт знает откуда всплыло в голове умное слово.
Кем бы ни были все эти люди, он без каких-либо объяснений тотчас понял, что они вытащили его с того света. И он был им чертовски благодарен. Вот только выразить благодарность внятно не мог - ошарашенное сознание было способно лишь на почти бессвязный поток вопросов из серии "что? где? когда?"
Люди почему-то реагировали напряжённо, вместо ответов настойчиво просили успокоиться, фразы звучали немного ломанными, с акцентом, язык явно был для них не родным. Нет, он понимал, что врачам, должно быть, мешает работать его близкое к истерике состояние, но поделать с собой ничего не мог - шок брал своё, слишком много нервирующего вокруг, он физически ощущал хлёсткую настороженность солдат, словно был для них чем-то опасен, и никто не желал хоть чуть-чуть объяснить, что же всё-таки с ним случилось, и к чёртовой матери, у него не было руки, до плеча руки не было, не было, не было! Он ощущал, что вот-вот попросту взвоет и может быть даже заплачет от этого мракобесия.
А потом у него попросили назвать своё имя.
Мир на мгновение замер в дурнотной всепоглощающей пустоте, отозвавшейся из его памяти вместо ответа. Имя. Как его имя? Ну же. Остолбенев с ошарашенно приоткрытым ртом и застывшим взглядом, не отдавая себе отчёта, что сейчас оторвёт скомканный в кулаке угол клеёнки, торчавшей из-под сбитой с половины кушетки простыни, он лихорадочно пытался вспомнить хоть что-нибудь о себе. Ноль. Пустота. Ни единого воспоминания.
Он и не знал, что паника приходит вот так - не стукая обухом по голове, а медленно выныривая из-под лопаток и растекаясь по телу чудовищно осязаемой склизской субстанцией. Он успел перевести взгляд со стены на лицо врача, он даже успел осознать, что это именно паника, и она не даёт дышать, превращая попытки втянуть в себя воздух в рваные судороги гортани.
Следующее, что он понял - что он орёт. Сдавленно и надсадно воёт с хрипом, переходящим в осатанелое животное рычание, выкручивая руку из захвата навалившихся охранников. Он не знал ни когда это началось, ни как, не помнил, что сделал, вызвав такую реакцию. Он не стремился это узнать. Его вёл сейчас только один наидревнейший инстинкт - вырваться, выжить, отбиться. От человека в рычавшем и огрызавшемся средоточии паники, боли и ярости были только рефлексы на высочайшем уровне тренированного солдата. Тело, обученное не только драться, но и без жалости убивать, прекрасно знало, что нужно делать.
В первую очередь на секунду расслабиться, вместо сопротивления подаваясь навстречу захвату. И в тот момент, когда не ожидавшая вражеская рука чуть провалится, не успевая подстроиться, выкрутить запястье из чужих пальцев. Корпус, придавленный кем-то к кушетке тоже высвободить винтом, утекая из под нажима. Быстро уйти с траектории новых попыток достать до него уже не щадящими тело захватами, а боевыми ударами. Резко отбросить ногой подскочившего со стороны бесполезной культи. Неосторожно шагнувшему слишком близко вывернуть руку, чётко пропущенную мимо себя, и, продолжая крутящееся движение, сбить с шага ударом ноги под колено. Он бы свернул ему шею, если бы не отсутствие левой руки. Но пришлось выбить шейные позвонки снова ногой - неудобный удар, большой риск не успеть среагировать на других. Выбора, впрочем, не было.
Краем глаза он вычленил вдруг неизвестно откуда возникшего позади нападавших мокрого с головы до ног человека - его точно не было в комнате ранее. Кажется, он одним слитным движением подскочил с пола. И через мгновение стало ясно, что это союзник. По крайней мере, до конца боя.
Новый участник их небольшого сражения двигался быстро, очень быстро, намного быстрее солдат. Даже он с трудом успевал отмечать его выверенные, но непривычного исполнения удары.
"Улучшенный", - вновь блеснуло откуда-то из глубин памяти, пока странный парень на дикой скорости методично калечил охрану, а сам он благоразумно отскакивал подальше от мясорубки, вновь подчиняясь инстинкту, а не сознанию. Он был умным, этот инстинкт - знал все возможности его тела, вплоть до расчётливой посекундной хроники произведённых в бою усилий. Он заставлял экономить движения, зная, что всплеска надолго не хватит, и скоро придётся расплачиваться за непредвиденную активность.
Бой завершился быстро. Союзник остановился, и стало видно, что его тело залито не водой, а медленно обтекающей зеленоватой слизью. Впрочем, брезгливости не возникало, даже мысли о неаппетитности зрелища не возникало. Если бы он был сейчас в состоянии анализировать собственное восприятие, он бы, наверное, мог отметить это и сделать вывод, что или до изумления не брезглив от природы, или видывал в неподвластном памяти прошлом и не такое.
Вместо этого он внезапно с катастрофическим опозданием ощутил тупую дёргающую боль в плече, неторопливо ползущую словно корнями вглубь тела, к ключице, лопатке и даже шее. Боль отрезвляла. Будила человеческое. Но не гасила то нутряное, звериное, выдернутое из подсознания недавней паникой. Лишь позволяла взять это под некое подобие контроля, не слишком надёжного, но достаточного, чтобы в ответ на вопрос незнакомца о дате не потянуло снова рычать. А вот заставить себя выйти из боевой стойки было сложнее. Но он справился и с этим.
Вопрос многое прояснял в неожиданной помощи слизистого индивида. Видимо, он тоже не от хорошей жизни здесь оказался. Может быть, у него тоже были нелады с памятью. Может быть, они находились в какой-то лаборатории, где ведут незаконные опыты над людьми?
Откуда в голове взялись знания о наличии в мире таковых лабораторий, он не задумался. Мысль была машинальной, голый факт, не подкреплённый никакими конкретными воспоминаниями.
- Без понятия, - честно признавшись в собственной неосведомлённости, он с нехорошим вниманием посмотрел на тихо скулившего, баюкая сломанную руку, врача, взглядом переадресовав ему вопрос. И тяжело сел на кушетку. Боль нарастала, и кажется, нужно было срочно обновить анестезию. Но страшнее боли было вновь впасть в неуместную истерику. Он с удивлением осознал, что боится перестать чувствовать боль, цепляется за неё, как за якорь, не позволяющий вновь понестись по волнам безумия.
- Двадцать девятое. Апрель. Сорок пятый, - с грехом пополам обречённо выскулил доктор.
Жаль, дата ничего ему не говорила. Память по-прежнему отзывалась на все попытки к ней обратиться вязкой, как жижа на теле союзника, белизной. Кстати, о союзнике...
- Ты кто? - может быть, было не очень-то вежливо это спрашивать, не представившись для начала самому, но с этим, как ни прискорбно, были проблемы.
[AVA]https://img-fotki.yandex.ru/get/6807/99312310.9/0_c4cc2_f0bd13bc_orig[/AVA]
[STA]болестно[/STA]